«Нужна специализация по отдельным регионам арабского мира»

Второй важный момент: арабистика во многом появилась как колониальная наука. До этого она развивалась, прежде всего, в средневековых монастырях в Европе, и это было связано с необходимостью изучения опыта сопредельных государств и формирования представлений об исламе. Долго считалось, что труды того же Ибн Халдуна в мировую науку ввели европейские исламоведы, что в самом мусульманском мире он был подзабыт. Сейчас все больше распространяется мнение, что это не совсем так — влияние его работ сохранялось, и оно было довольно активным. Это показывает, например, замечательный наш ученый, философ Ильшат Насыров. Но в целом, конечно, арабистика в XIX-XX веках формировалась на базе европейских и американских представлений об обществе и государстве. Особенно это касается изучения социально-политических процессов на арабском Востоке. Здесь очень часто либо дело ограничивалось обобщением эмпирического материала, либо же приложением западных теоретических подходов к живой реальности арабских стран. В первом случае нет речи о науке как таковой, во втором же, к сожалению, уникальность опыта отдельных обществ очень часто теряется за теоретическими конструкциями. Конечно, были исключения, но не очень много. В последние десятилетия мы наблюдаем отход от этого европоцентризма и попытки применения собственно арабо-мусульманскских методологий к изучению тех политических и социальных процессов, которые происходят в этом мире. Очень большую роль играет то, что за последние десятилетия возникли достаточно сильные собственные исследовательские школы на Ближнем Востоке вообще и в арабском мире в частности.

— А как современные арабские политологи трактуют те процессы, которые изучает арабистика? Есть в подходах какое-то отличие, или происходит обмен мнениями, знаниями, и эти взгляды обогащают друг друга?

— Кто-то из великих сказал, что национальной науки не существует: есть только наука глобальная. К востоковедению, арабистике это относится в полной мере, и говорить сегодня о том, что есть особая арабская арабистика, или особая русская, не приходится. В каких-то национальных школах уделяется больше внимания одним вопросам, в каких-то — другим. Так, американская арабистика всегда считалась более прикладной, французская больше сосредоточена на странах Магриба, русская — на историко-филологических проблемах, встречаются разные внутренние споры и так далее. Но при этом глобальное сообщество ученых говорит на одном исследовательском языке и активно использует как общепринятые западные методологические подходы, так и наработки арабской традиции. Наш доклад по Ближнему Востоку для дискуссионного клуба «Валдай» этой весной во многом был основан на методологии Ибн Халдуна, которую в некоторых своих публикациях использует и наш коллега Игорь Алексеев.

— Недавно на круглом столе вы говорили, что в последние годы изменилась социальная структура в арабистике, появились новые сферы, которых раньше не существовало. Очевидно, что есть идеологические различия между современным подходом к этой дисциплине и ее изучением в СССР, в Российской империи. Как происходила эволюция этих исследований?

В советское время появляется большой интерес к современным социально-политическим и экономическим процессам в арабском мире. Игнатий Юлианович Крачковский — один из самых крупных наших арабистов того времени — еще в 30-е годы писал, что если раньше можно было заниматься всеми основными отраслями востоковедения, включая литературоведение, историю, лингвистику, то теперь знаний по каждой из этих областей стало так много, что никому не под силу их освоить. Так началась дифференциация, которая усиливается все больше. Это, кстати говоря, имело институциональное выражение: когда Институт востоковедения переехал из Петербурга в Москву, стали считать, что петербургская школа востоковедения — более классическая, а московская — более прикладная, хотя это не совсем так. Свою роль в дифференциации играло и то, что у государства появился запрос на анализ актуальных политических процессов на Востоке, в том числе и арабском. У Виталия Наумкина в книге «Несостоявшееся партнерство», посвященной советско-саудовским отношениям 1920-30-х годов, этот процесс показан очень хорошо.

— Безусловно. Арабская весна 10 лет назад актуализировала эту арабскую проблематику. В самом регионе очень оживились некоторые процессы, возникли новые конфликты. Кроме того, очень активно начали меняться политические системы, в ряде стран произошла демократизация, где-то, наоборот, архаизация политического пространства и так далее. Оценки того, что происходило и происходит, очень разные, от сугубо негативных до более сдержанных, с большим элементом позитива. Но в целом можно сказать, что интерес к этому региону возрос, особенно после 2015 года, когда началась операция Воздушно-космических сил России в Сирии. Когда Россия заявила о своем новом интересе к Ближневосточному региону, к арабскому миру, это пробудило политический интерес у российских ученых, у общества и у западных коллег. Кроме того, стало понятно, что изучение современных политических процессов в регионе не может ограничиваться только политикой в строгом смысле этого слова. Нельзя понять, что происходит в Ливии, в Сирии и так далее, не понимая, как меняется структура этих обществ. Нельзя понять, как меняется структура обществ, не изучая и ее традиционные элементы (племена, кланы, этно-конфессиональные общины), и современные — политические партии, структуры гражданского общества. Чтобы видеть, что со всеми ними происходит, приходится углубляться в вопросы демографии, социологии и т.д. Одновременно с этим необходимым оказывается и изучение культурной антропологии этих обществ, без которой непонятно, как все эти процессы воспринимаются в них самих. Так и получается, что ответы на зачастую вполне прикладные политические вопросы требуют обращения к совершенно, казалось бы, отвлеченным темам.

— Удивительным образом, когда проходила Арабская весна 2011 года, было две противоположные оценки. Одна была очень позитивная, оптимистичная: арабские общества восстали против диктатур, у них есть шанс добиться демократии, справедливости, свободы, модернизации, и мы через какое-то время увидим процветающий, образованный, экономически развитый Ближний Восток. Ну а кто-то говорил, что в результате той дестабилизации, которая произошла, начнется распад государств, конфликты и тому подобное. Это две крайности, и поразительным образом сбылась и та, и другая.

С одной стороны, есть совершенно чудовищный, очень страшный конфликт в Сирии с более 6 миллионами беженцев, есть страшная гуманитарная катастрофа в Йемене, в Ливии произошел фактический распад государственных структур. С другой стороны, всего лишь в тысяче километров от территории, которую контролировало ИГИЛ (запрещено в России) находятся ОАЭ, которые сейчас занимают одно из первых мест в мире не только по уровню жизни, но и по стандартам госуправления, которые запускают миссию на Марс, показывая удивительные темпы модернизации, в которых уровень представительства женщин в общественно-политической сфере, в том числе, например, в дипломатии, давно превзошел Россию. В ряде государств, прежде всего в Саудовской Аравии, были запущены радикальные, глубокие социальные и политические реформы. Да, иногда эти реформы осуществляются авторитарными и довольно жесткими методами. Тем не менее, они есть. Количество организаций гражданского общества в регионе выросло примерно в два раза, Тунис стал демократической страной.

— Вы в одной из своих статей писали, что арабские страны характеризует как принадлежащие к порядку ограниченного доступа по Дугласу Норту. Вы выделяете три модели развития таких порядков: североафриканский, левантийско-иракский и аравийско-ливийский. Может ли развитие событий быть связано с моделями развития порядков ограниченного доступа?