Об авторе
Антон Беспалов
Кандидат политических наук (2008), заместитель главного редактора сайта valdaiclub.com. Сфера профессиональных интересов – международные отношения, история, Центральная и Восточная Европа, масс-медиа.
Поворот России на Восток: ожидания и реальность
Поворот на Восток – одна из самых популярных тем в российском политическом и медийном дискурсе последних лет. Оценки этого процесса варьируют: кто-то считает его давно назревшей необходимостью и шансом для России повысить свою конкурентоспособность в XXI веке, кто-то – проектом, зародившимся в столичных кабинетах и не учитывающим реальные потребности жителей Азиатской России. В рамках проекта «Восточный ракурс» ru.valdaiclub.com разбирается в сути этого поворота, открывающихся возможностях и ограничениях.
Со времён Петра I Россия утверждала себя как европейскую державу, несмотря на то, что большая часть её территории уже тогда лежала в Азии. Интеллектуальные споры XIX века между западниками и славянофилами шли по большому счёту о месте России в европейской цивилизации, а тем временем для самой Европы Россия продолжала быть «значимым другим», обладающим при этом явными азиатскими чертами. Октябрьская революция стала торжеством европейских, по сути, идей, но как никогда отдалила Россию от Европы и Запада вообще. В 1920-х годах зародилась концепция евразийства, которая легитимировала «азиатскую» часть пресловутой русской души и провозгласила «исход к Востоку». Примечательно, что интеллектуальными центрами этого движения, искавшего корни русского самосознания в Великой Степи, стали европейские столицы – Париж, Вена, Прага. Во многом оно стало реакцией эмигрантской интеллигенции на революцию и попыткой осмыслить причины крушения старой России.
Тем не менее на протяжении ХХ века евразийские идеи занимали маргинальное положение в русском общественном сознании. Стоит ли удивляться тому, что рост интереса к ним совпал по времени с ещё одной катастрофой – крушением Советского Союза? Возрождение евразийства в 1990-е годы сопутствовало разочарованию в Западе, который, как выяснилось, вовсе не собирается разговаривать с новой Россией на равных.
Однако в первом десятилетии XXI века традиционные российские дискуссии о выборе пути – с Европой ли мы, с Азией ли или сами по себе – приобрели новое измерение. «Чтобы быть современной и сильной, России нужно в большей степени, чем когда бы то ни было, строить свою стратегию национального развития исходя из макротенденций мирового развития, – писали в 2012 году авторы аналитического доклада Валдайского клуба “К Великому океану, или новая глобализация России”. – Важнейшая из них – это исторически беспрецедентный по масштабам и скорости сдвиг центра мировой экономики и политики в “новую Азию”: в её восточные, юго-восточные регионы и Индию».
Осознание того, что Азия – это уже не «третий мир», нуждающийся в «лидерстве» более развитых держав, и не безмолвная «мировая мастерская», а всё более самостоятельный экономический и политический субъект на мировой арене, пришло не сразу. Справедливости ради – и сами азиатские гиганты, Китай и Индия, не торопились примерять на себя глобальные амбиции. Важный сигнал со стороны Пекина был дан в сентябре 2013 года, когда председатель КНР Си Цзиньпин впервые озвучил термин «Экономический пояс Шёлкового пути». В последующие годы проект, изначально направленный на развитие западных районов Китая путём переноса туда производств из прибрежных регионов и налаживания торговых и транспортных связей между ними и странами Центральной Азии, вырос до подлинно глобальной «Инициативы пояса и пути», в рамках которой Китай подписал соглашения о сотрудничестве более чем с сотней государств Азии, Африки, Европы и Латинской Америки.
Признание меняющейся роли Азии и её важность с точки зрения развития России нашло отражение на самом высоком уровне. В своей предвыборной статье 2012 года «Россия и меняющийся мир» Владимир Путин писал о том, чтобы поймать «китайский ветер» в «паруса» российской экономики. Вековой вопрос о русской идентичности – кто мы? – оказался в тени императива – «быть ближе к Азии, чтобы быть конкурентоспособными в XXI веке». Впрочем, как мы увидим ниже, дискуссий об идентичности это не отменяет.
«Если российский “европеизм” всегда был вопросом идентичности, то российский “азиатизм” – это просто прагматичный выбор, – говорит эксперт клуба “Валдай” Ханс-Йоахим Шпангер из Франкфуртского института исследований мира. – Пока что Китай и Россия довольны наличием взаимного уважения и по крайней мере имитацией равенства и справедливости – именно того, что Москве, как она справедливо жалуется, не хватает на Западе. Российский поворот к Китаю достиг очень многого за довольно короткий период времени. В то время как “стратегическое партнёрство” между Москвой и Брюсселем никогда не выходило за рамки декларативности, между Москвой и Пекином оно породило действительно привилегированные отношения, несмотря на то, что Китаю потребовались годы, чтобы партнёрство приобрело такой высокий статус в общей политической риторике».
В ходе любых дискуссий о тесном партнёрстве между Россией и Китаем неизбежно появляется мотив страха неравноправных отношений. Было бы неправильно отметать этот страх как нелегитимный – достаточно сравнить демографический и экономический потенциал двух стран. Отметим, однако, что по этим показателям Китай «бьёт» практически любого из своих партнёров и конкурентов, а потому подобные опасения имеют всеобщий характер. Что думают по их поводу эксперты клуба «Валдай»?
«Да, сейчас основным партнёром России в Азии является Китай, – говорит программный директор Клуба Тимофей Бордачёв. – Но в этом, во-первых, нет ничего плохого, пока Россия не находится от него в долговой зависимости. И, во-вторых, экспорт энергоресурсов в КНР ни в коем случае не сделает Россию младшим партнёром Китая. Наоборот, стратегические возможности России повышают заинтересованность в ней китайской стороны».
С ним согласен Леонид Бляхер, заведующий кафедрой философии Тихоокеанского государственного университета в Хабаровске. «Главное, чтобы Россия решала не вопрос, какой проект ей выгоднее – китайский, американский, японский, европейский, – а реализовывала бы собственный, – говорит он. – Тогда исчезнет и сильнейшая синофобия, охватившая часть населения страны и элиты. Если сосед собирается прорыть канал через твою землю, то кто мешает тебе, используя эту воду, ловить в канале рыбу, а по берегам разбивать сады? И тогда выгодно будет и тебе, и ему».
В 2014 году поворот на Восток получил новый импульс: к его политическим стимулам прибавилось обострение отношений с США и их союзниками, говорит Тимофей Бордачёв. Но Россия, по его словам, уже вполне уверенно чувствовала себя на азиатском пространстве, и в ряде случаев развитие сотрудничества со странами Азии помогло амортизировать негативные последствия конфликта с Западом.
«Поиск убежища в Азии и – в частности – в Китае, явно является оборонительным манёвром, предназначенным для противодействия попыткам Запада изолировать Россию в международном масштабе и смягчить негативное экономическое воздействие западных санкций, – считает Ханс-Йоахим Шпангер. – Но, с другой стороны, такой поиск выходит за рамки этой озабоченности и соответствует цели России покончить с доминированием США и “западноцентричным и возглавляемым США” мировым порядком путём придания субъектности многополярному международному порядку».
«Поиск убежища» – хорошая метафора, описывающая восприятие российского поворота на Восток как в самой России, так и на Западе. Действительно, осторожная поддержка, оказанная Пекином Москве на пике кризиса отношений с Западом, вселила во многих надежду на создание прочного российско-китайского альянса, который поможет России преодолеть трудности, связанные с санкционными войнами. Но готов ли Китай давать «убежище», готова ли Азия становиться «спасителем»?
Ответ однозначен: нет. Отношения с Азией всегда строятся на прагматизме, поэтому для того, чтобы любой поворот на Восток был результативным, нужно чётко понимать, что мы можем дать Азии.
«Природно-ресурсный комплекс Сибири и Дальнего Востока, включающий нефть, газ, уголь, металлы, древесину и прочее, а также их близость к азиатским странам являются наиболее очевидным – и в настоящее время наиболее важным для России – активом и конкурентным преимуществом, – говорит Ханс-Йоахим Шпангер. – Однако транспорт и доступность требуют довольно больших вложений».
С тем, что природные ресурсы представляют наибольший интерес для стран Азии в их отношениях с Россией, согласны все опрошенные эксперты клуба «Валдай». Также речь идёт об использовании российского транзитного потенциала (порты, Транссибирская магистраль, Северный морской путь), технологиях (прежде всего военных) и совместном видении и отражении угроз национальной и региональной безопасности.
Если рассуждать о степени интереса отдельных стран Азии к России, то мы вновь приходим к формуле «Китай и все остальные». «Активность российской политики Пекина в значительной степени обусловлена двумя обстоятельствами: протяжённостью общей границы, которую Китай по сугубо прагматическим причинам хотел бы видеть мирной и безопасной, и во многом совпадающим видением путей переустройства системы глобального управления, – говорит Виктор Ларин, профессор кафедры Тихоокеанской Азии Дальневосточного федерального университета. – Таких фундаментальных основ заинтересованности другие страны региона не имеют. Их интерес к России в лучшем случае основан на географической близости, которая фокусирует их внимание на зоне Тихоокеанской России, через которую они смотрят на всю страну. Попытки диверсификации от Китая были предприняты в 2000-е годы и свелись в росту экспорта энергоресурсов в Японию и Южную Корею. Но по большому счёту для реальной диверсификации у России на сегодняшний день нет ни политического влияния, ни экономических инструментов, ни культурной платформы, ни исторического фундамента, ни глубокого и искреннего интереса к региональным делам».
Несколько более оптимистичен Тимофей Бордачёв. «Пока Россия воспринимается в ключевых странах и регионах Азии с интересом, но и осторожностью, – считает он. – За время паузы, возникшей после распада СССР, от России там отвыкли. Но запрос на Россию есть и в экономике, и в международной политике. В этих условиях страна должна быть особенно осмотрительна, для того чтобы не оказаться втянутой в региональные политические и территориальные конфликты. Пока Россия отстаёт от традиционных торговых партнёров стран Азии в большинстве сфер торгово-экономического сотрудничества. Но это не удивительно – “повороту” всего несколько лет, а традиционные поставщики на азиатских рынках давно».
По словам Ларина, каждое из государств региона имеет в отношении России свои «пунктики» и интересы. Так, позиция Японии строится на двух «китах»: 1) территориальные претензии на Южные Курилы; 2) конкуренция с Китаем в экономическом присутствии и политическом влиянии на Россию. Южная Корея рассматривает взаимодействие с территориями Тихоокеанской России через вовлечение Пхеньяна в реализацию общих экономических проектов (в том числе соединение Транскорейской и Транссибирской железнодорожных магистралей, строительство нефте- и газопроводов и линий электропередач, производство сельхозпродукции) и в контексте реализации идеи строительства новой Евразии как «единого, креативного и мирного континента». Интерес стран Юго-Восточной Азии к России носит преимущественно абстрактно-теоретический характер и лишь в единичных случаях воплощается в реальные действия и конкретные проекты. «Территориально Тихоокеанская Россия так же далека от Юго-Восточной Азии, как и европейская часть страны, а преимущества прямых морских коммуникаций нивелируются сырьевой структурой дальневосточной экономики, малопривлекательной для стран ЮВА», – говорит Ларин.
Не следует забывать о том, что практически все страны Восточной Азии в той или иной мере опасаются гегемонии Китая. Могут ли слишком тесные связи между Москвой и Пекином помешать развитию отношений нашей страны с другими региональными игроками? Речь идёт прежде всего об Индии, Вьетнаме и Японии. По словам Ханса-Йоахима Шпангера, это как раз те страны, с которыми у Китая наиболее сложные отношения. Именно поэтому, говорит эксперт, России пришлось действовать на «настоящем минном поле конфликтующих территориальных претензий и исторической вражды».
«Такая ситуация может доставить неудобства, если России придётся выбирать чью-либо сторону, – предупреждает Шпангер. – В частности потому, что чаще всего Китай вовлечён во все дела более или менее непосредственно и не обязательно “гармонично”, а скорее таким образом, чтобы все могли видеть его “возросшую роль”. Это касается отношений между Китаем и Индией, которая является проверенным временем партнёром России и основным покупателем её оружия. Это касается ещё более напряжённых отношений между Китаем и Вьетнамом, который не только однажды стал объектом китайского военного вторжения, но и вступил в ожесточённую борьбу за острова Спратли в Южно-Китайском море. Это также касается хрупких отношений между Китаем и Японией, с которой Россия пытается решить оставшиеся со Второй мировой войны вопросы на периодически проводимых переговорах, предметом коих является то, что в Японии называют “северными территориями”. До сих пор российской дипломатии удавалось аккуратно и успешно лавировать в этих неспокойных водах».
Однако на фоне дипломатических успехов качество экономического сотрудничества оставляет желать лучшего. «Пока Россия здесь не своя, – категорично заявляет Леонид Бляхер. – Российские деловые круги, да и большая часть политического истеблишмента в приватные зоны, где, собственно, и возникают действительные договорённости, не допущена». С ним согласен Тимофей Бордачёв, который считает, что Россия действительно новичок на азиатских рынках, а они уже очень конкурентны. «Предприниматели из Австралии, Бразилии, Аргентины и Канады давно там работают, а российским экспортёрам только предстоит пробиваться, – говорит он. – К тому же у самих россиян нет привычки работать в Азии: в Европе привычнее, ближе и комфортнее».
Однако, по словам Бордачёва, привыкание постепенно происходит. Главное – не ждать немедленных результатов: «азиаты гораздо дольше европейцев присматриваются к новым партнёрам, для них требуется больше доказательств намерений и годы выработки репутации».
У поворота на Восток две составные части: налаживание всё более глубоких и активных отношений со странами Восточной Азии и развитие за счёт этого восточных регионов страны. Для ответа на вопрос о том, чего удалось достичь в этом плане, обратимся к мнению экспертов Клуба с Дальнего Востока. А это мнение достаточно критично.
«В рамках реализации концепта “интеграция России в АТР” задача превращения Дальнего Востока в “интеграционную платформу” решалась по нескольким направлениям и с разными результатами, – говорит Виктор Ларин. – Идеологически она была выполнена полностью. Политически – через развитие отношений с Китаем – решена частично. С финансово-экономической и технологической точек зрения – была провалена».
По словам эксперта, роль АТР в экономическом развитии Дальнего Востока почти незрима. Доля России во внутрирегиональной торговле составляет всего 5,5%. Из заметных позиций: доля России в китайском импорте нефти – 15%, угля – 10%; в японском импорте газа и угля – по 9%; в южнокорейском импорте угля – 18%. Заметного притока инвестиций и технологий из зоны АТР в Россию не наблюдается.
«Нынешняя структура экономики Тихоокеанской России в целом и её экспорта в частности ни в коей мере не позволяет рассматривать её не только как действующую, но даже как потенциальную “платформу для интеграции России в АТР”. Это, скорее, “буровая платформа”, с помощью которой из региона выкачивают и ресурсы, и доходы, поступающие от продажи этих ресурсов за пределы страны, – сетует Ларин. – Россия в своём движении на Восток, будь то в начале ХХ века или сегодня, неизменно сталкивается с фундаментальной проблемой – противоречием между высокими целями, задаваемыми в столице, будь то Петербург или Москва, и “местническими” интересами жителей региона. Исторически присутствие на Тихом океане рассматривалось российской и советской властью в военно-стратегических категориях, а владения в восточной Евразии воспринимались не столько как территории для проживания и освоения, сколько как инструмент восточной политики и плацдарм для её реализации».
По мнению учёного, начальная фаза поворота на Восток осуществлялась исключительно в традициях советской эпохи: «он основывался на приложении значительных финансовых ресурсов и управленческих усилий, возможном только в короткий период времени». Дефицит времени и средств породил приверженность центра к масштабным, имиджевым, и не столько эффективным, сколько эффектным проектам на Востоке, таким как проведение саммита АТЭС во Владивостоке в 2012 году или строительство космодрома Восточный. «Их главное назначение – не преобразование региона в территорию, удобную для жизни россиян, а максимально громкий демонстрационный эффект, доказательство результативности своей политики и российского экономического присутствия в Азии», – говорит Ларин.
Одна из причин скептицизма «дальневосточников» по поводу результатов «поворота на Восток» в том, что концептуально этот процесс зародился в высоких московских кабинетах, а не в самом регионе. В их комментариях сквозит обида на то, что центр не учитывает опыт жителей региона в деловом общении со странами АТР. «Каким должен стать регион для того, чтобы поворот на Восток стал возможен? – задаётся вопросом Леонид Бляхер. – Ответ более или менее очевиден: необходимо, сохраняя наработанные в 90-е годы связи со странами и деловыми кругами Восточной Азии, качественно расширять логистическую сеть, транспортную систему, качество торговых площадок. При этом желательно, чтобы параллельно получили государственную поддержку отрасли, “кормящие” территорию, обеспечивающие её собственными экспортными продуктами. В северной части региона – это поддержка добывающего комплекса. В южной – переработка сырья, сельское хозяйство, торговля, в прибрежной – морской транспорт и рыбная ловля».
По словам Виктора Ларина, Москва осознала, что в условиях рыночной экономики развивать территорию советскими методами – через массовые бюджетные вливания в «комплексное развитие региона» – принципиально невозможно и даже вредно. «Территории опережающего развития и свободные порты, безусловно, будут способствовать развитию региона, формированию центров экономического роста на российской территории, – говорит он. – Но, не предлагая оригинальной, эксклюзивной продукции, которая могла бы выдержать жёсткую конкуренцию на мировых рынках, они не смогут ни содействовать существенному укреплению экономических позиций России в Тихоокеанской Азии, ни кардинальным образом изменить лицо этого российского региона».
А пока Восток России имеет минимум конкурентных преимуществ по сравнению со своими азиатскими соседями. «Нынешний его статус – колония для Москвы и сырьевая периферия Восточной Евразии – может стать приговором, – предупреждает Ларин. – Объективно регион обладает потенциалом для того, чтобы быть привлекательным и эффективным в четырёх областях: энергетической, транспортно-логистической, сервисной (туризм), а также получения новых знаний и создания высоких технологий. Выбор по инерции сделан в пользу первой. Развитие второй застряло в болоте межведомственных и корпоративных согласований. Третьей элементарно не хватает политической поддержки и финансовых средств. В четвёртую политики просто не верят. Между тем индустриальная сфера может стать конкурентоспособной только в том случае, если будет основываться на новых знаниях, новых материалах и технологиях завтрашнего дня».
В начале мы говорили о том, что в своём «повороте на Восток» Россия руководствуется сугубо практическими соображениями. Тем не менее этот процесс не может не затронуть ментальность россиян. Открываясь Азии и открывая для себя собственную Азию – Сибирь и Дальний Восток, – осознаём ли мы себя в большей степени «азиатами»? Этому вопросу посвящён визионерский доклад клуба «Валдай» «Вперёд к Великому океану – 6: люди, история, идеология, образование. Путь к себе», презентация которого прошла в сентябре 2018 года во Владивостоке. Его авторы смело заявляют: «Через несколько лет мы поймём, что мы не являемся больше восточной периферией, медленно уходящей в прошлое, хотя и близкой большинству Европы; что, идя к Азии, к новому богатству, силе и прогрессу, мы возвращаемся к себе домой; что, взяв у Европы высокую культуру и обогатив её, взяв военную организацию и став великой державой, мы теперь занимаем своё собственное цивилизационное место великой евроазиатской державы – оригинального и самостоятельного сплава многих цивилизаций. Мы становимся самими собой, возвращаемся домой».
Однако наша ментальность остаётся преимущественно европоцентричной. «Пока “поворот на Восток” не стал в полной степени политическим проектом заметной части российских элит и не привёл к масштабному ментальному сдвигу для всего российского общества, – говорит Тимофей Бордачёв. – Для большинства россиян Европа ближе и привычнее, а Дальний Восток, Азия в целом остаются мало изведанными».
Одна из причин этой неинформированности, рассказывал на ВЭФ-2018 Леонид Бляхер, состоит в том, что об истории Азиатской России не написано популярных текстов. В результате Сибирь и Дальний Восток обозначаются в российских внутренних дискуссиях как нечто отдельное. Важнейший интеллектуальный вызов, по мнению Фёдора Лукьянова, директора по научной работе клуба «Валдай», состоит в том, чтобы разместить эти пространства «в той части нашего сознания, которая является центральной».
Сколько потребуется на это времени? Для полноценного ментального сдвига и понимания того, что Россия – страна в равной степени европейская и азиатская, потребуется не меньше 15–20 лет серьёзной работы, в том числе в информационном плане, считает Тимофей Бордачёв. Конечно, при желании такую работу вести.
А вот убедить Азию в том, что мы тоже Азия, будет несравненно сложнее. «Пока Россия здесь не своя, – предупреждает Бляхер. – Она воспринимается в регионе в лучшем случае как возможная транзитная территория и источник некоторых видов сырья. В этом плане отсутствие устойчивого имиджа и сформированной восточной политики крайне негативно воспринимается соседями по Восточной Азии».
Ханс-Йоахим Шпангер считает, что соседи по Азиатско-Тихоокеанскому региону не примут Россию в качестве азиатской державы. «Россия неизменно воспринимается в Азии как чисто европейская держава – говорит он. – Принимая во внимание печально известную долгую память в Азии и страдания азиатов от рук европейцев, Россия в этом плане ничем не отличается от остальной Европы. Однако с точки зрения политического баланса, её присутствие весьма приветствуется».
И действительно, вопрос о том, является ли Россия Европой или Азией, который веками терзает русскую интеллигенцию, вовсе не стоит для наших восточноазиатских соседей. Попав во Владивосток, гости из Китая, Кореи или Японии оказываются в Европе, неожиданно близкой и доступной – не в последнюю очередь благодаря бесплатным электронным визам. А Приморская сцена Мариинского театра предлагает «настоящий русский балет всего в двух часах полёта от Токио» (и это предложение прикоснуться к аутентичной европейской культуре пользуется успехом, поскольку цены на балет несопоставимо ниже японских).
Когда-то маркиз де Кюстин писал: «Как ни старайся, а Московия всегда останется страной более азиатской, нежели европейской. Над Россией парит дух Востока, а пускаясь по следам Запада, она отрекается от самой себя». Как знать, что бы больше поразило его, попади он в наше время: «Жизель» на краю Евразии или уличные сценки современного Парижа? Как бы то ни было, представления XIX века о том, где кончается Европа и начинается Азия, вопиюще анахроничны – хотя и дороги идейным последователям маркиза. А у России просто нет иного выбора, кроме как осознать себя интегральной частью Большой Евразии, быть открытой и Востоку, и Западу и пользоваться теми бесчисленными возможностями, которые даёт принадлежность кдвум континентам, двум центрам притяжения.